Моя жизнь с русскими. Или Свой среди чужих - Гвейн Гамильтон

– Да, – говорю, – ужас. Мне очень жаль. А что ты будешь делать?

– Да что я могу делать? Присоединиться к народу. Я тоже подал иск в суд. Теперь буду ждать.

Вот и ждет. Мы встречаемся иногда, и говорит он только об одном, кручинится – болит, вот о том и говорит. Но друг есть друг, и осуждать его сверхмерно не надо, а жалеть и сострадать, наверное, по силе.

День такой

Не знаю, но одна особа на работе со мной просто стоять рядом не может, не то чтобы разговаривать или там сидеть вместе во время обеденного перерыва. Было время – пожалуйста, пододвигалась ко мне поближе. А теперь – ничуть нету. Перестала она, кажется, уважать меня полностью. И знаете что – признаю всю вину за собой. Не скрою. Но обстоятельства были. Любой другой на моем месте посочувствовал бы мне.

Началось с утра.

Проснулся позже нужного времени и выпрыгнул из дома на бегу. Побежал и, может, не совсем адекватно застегивал пуговички, или там ремень не полностью закрыл на замок. Да и вид немножко отчаянный, человеческий облик отсутствовал. Виноват, не скрою. Но опаздывать очень не хотел. Знал, что шеф будет сегодня, и вобщем просто не люблю являться невовремя. Слава богу, а то бы забыл и документы, не привык еще носить с собой повсюду доказательство того, что я есть, а тут взял двумя пальчиками – теми, которые должны были заниматься пуговичками. И давай быстро к метро. Шеф будет на работе сегодня. Шеф будет. Пуговички подождут. Человеческий облик потом найдем.

Но чувствуют же акулы и песики кровь и отчаяние. Успешно пробежал я мимо бездомных бедных песиков, которые уже грызли кости, подаренные им добрыми женскими гражданками пожилого возраста, но угодил прямо в руки к людям, носящим достаточно красивые фуражки. Проверили документы, сделали замечание по поводу пуговичек, еще раз внимательно посмотрели в паспорт, улыбнулись и отпустили по-доброму – спасибо до сих пор им! Чудо какое!

Прыгнул в вагон, хотя двери уже практически закрылись – чудо такое, не могу объяснить. Два чуда подряд – может, день какой-то особенный. Застегнулся и выдохнул до кольцевой. На кольцевой было сложно. То есть, на человека уже был похож, но один эскалатор не работал, и люди решили толпиться бесцеремонно. Также упорно давили вперед. Когда я уже поднялся до вершины эскалатора и оказался в свободно движущемся переходе, заметил, что пуговички умудрились распахнуться, и ребята в синем опять приостановили мое стремление.

– Ну, дорогие, говорю, вы уже один раз отпустили меня сегодня.

Но они не сказали ничего, взяли паспорт и начали читать. Читали долго, растянули дело. То ли латинские буквы изучали, то ли еще чего. Но и они в конце концов отдали честь и отпустили на четыре стороны, благодарю сердечно.

Осталось буквально очень недолго до работы. Шел я вперед и не так страшно опаздывал, чтобы надо было расстраиваться навсегда. Бежал. Осталась одна станция. Выхожу из вагона. Остался один эскалатор. Поднимаюсь. Остался один милиционер… который забирает у меня документы и даже не смотрит на них, а просит идти за ним. Указывает на ментовку. Просит садиться. Просит подождать. Все просит и ничего не осматривает. Не интересуется. Ожидание у меня начало подниматься. Холодный пот. И милиционер недоволен, видимо, мной. И шеф не доволен будет. Кого еще можно разочаровать?

Наконец интересуется и открывает паспорт. Недоумевает. Смотрит. Улыбается чуть заметно. Просит прощения и отпускает с миром.

Дошел до работы, но без чувства достижения. Там удивились даже.

– А ты что здесь делаешь?

– Да я здесь работаю, говорю.

– Работают обычно с утра, а не когда желание появляется.

Я начал объяснять, как останавливали. Ничего не сказали, говорю, долго проверяли, блин, очень долго, будто виза, что ли паршивая. Не в первый раз, между прочем. Потом еще раз. И еще раз. Три раза в один проезд! Кого так останавливают часто? Как можно так жить и приходить на работу вовремя? Мне даже стало не смешно, говорю. Ни в один момент мне не было легко и радостно. Тормозят, а никакой радости нет!

Взяла администраторша паспорт, чтоб посмотреть на визу. Посмотрела внимательно. Позвала другого сотрудника. Потом еще. Все смотрели.

– Ну че, говорю, волнуясь. Нормально?

– Нет, говорит. Не нормально.

Холодно стало.

– У тебя что, сегодня день рождения?

Все эти проверки меня начисто сбили с панталыку.

Подумал секунду. Блин.

– Ну да, говорю.

День рождения. Действительно. Как можно забыть про собственный день рождения?

– Зажал, – говорит. Страшный приговор.

Люди на меня смотрят и головами качают. Кто-то подобрее. Кто-то подходит, по плечу шлепает, говорит: – проставиться надо, старина.

Кто-то желает все-таки всяких благ. А вот она, девка та, не улыбается.

– Да ты, – говорит с выражением презрения, – тьфу.

И правда, трудно с этим спорить. Надо было об этом подумать. На работе как будто каждый день пью шампанское и ем тортик «Киевский» или там «Наполеон». А к своему совсем не подготовился.

– А я-то просто подумал, говорю, что не хотят работать, и поэтому каждый день пьют шампанское, я как-то недопонял сам, что надо, серьезно. А если бы…

Но было уже поздно. Она уже ушла. И больше со мной не разговаривала.

С кем поведешься

Нас увезли в специальную комнату, похожую на ванную. Либо нам хотели сделать приятно, типа – во как нас ценят, дали собственную столовую – либо не хотели, чтоб мы заразили их детей нашим присутствием. Я склонен думать что все-таки первое.

Ну, это было начало – много, много непонятных дружеских жестов, теряющих свои значения в море культурных недопониманий.

Мы реагировали, как любые англосаксоны бы реагировали – мы улыбались и делали вид, будто понимаем.

Местные реагировали по разному.

Дети, отдыхаюшие в лагере, сидящие в общем зале, радостно кричали, что все слова им понятны по-англиски. Обычно понимали только одно, такое общеизвестное, на букву «ф». Вроде рады были нас видеть и хотели нас приветствовать.

Взрослые, работающие на кухне, невнятно реагировали сначала, потом решительно возненавидели. Мы это немножко сами обострили нечаяно. Ведь впервые знакомились с русской кухней вживую. Много чего там видели впервые, вещи, которые впоследствии и по истечению многого времени я дико полюбил и без которых жить уже не могу. Но тогда это все было впервые. И видать никогда не видал. И на глаз странно, и на вкус непонято, и в кишечках вроде сидеть спокойно не хотело. Гречка, везде лук, и огурчики, и укроп, будь здоров. Даже чай непонятно готовили. Я очень просил, чтоб мне принесли молоко, но меня сначала не поняли и принесли какой-то молочный продукт по имени «кефирчик». Мой друг, англичанин, очень переживал без своего чая и решил, что, раз молочный продукт, можно пробовать. Плеснули в чай. На вкус интересно, но не то. А когда наконец допоняли, что мы хотели с молоком сделать, напросто запретили: «Нееет, что вы, совсем что ли? Это некрасиво».

Солдаты, отслуживаюшие свой срок, тоже присутствовали. Лагерь был такой, для детей военнослужащих, или что-то похожее. Сначала этот фактик насторожил немножко. Бывало, идет какой-то солдатик или командующий с автоматом, подбегают все дети толпой и просят, чтоб дали пострелять. И начальник дает. И дети стреляют в воздух. Нас тоже позвали и дали шанс. Все по-настоящему, стреляешь – и плечу больновато, такая отдача у ружья.

Вот солдаты нас приняли радушно. Дали покурить. Очень любезно со мной обменивались сигаретами. За мои скучные «Мальборо» дали какие-то классно вонючие без фильтра. И научили говорить по-русски. Благодаря им я впервые начал лепить какие-то фразы, чтоб меня как-то могли воспринимать.

Каждый день мы приходили в частную свою столовую и присаживались. Вскоре приходили два солдатика, чья работа была нас обслуживать. С ними еда – огурчики и помидорчики в сметане с укропом; гречку или макарошки с котлетами; чай с лимончиком. Классно. Вижу эту еду во сне – теперь, когда окружен гамбургерами. А тогда это было трудное испытание: что с этим делать? Где булочки и кетчуп?! Был, конечно, черный хлеб на столе всегда, и мы с ним делали себе гамбургеры, но было не то.

Солдатики приносили еду, подавали и садились за стол. Смотрели на нас. Аппетиту это не помогало. Волновались мы: они так сидят здесь, потому что не доедаем?

Через пару дней немного расслабились. Научились есть котлеты без булок и под призором. Начали и с солдатиками разговаривать. Оказывается, они тоже хотели разговаривать. Научили нас говорить по-русски, как настоящие мужики. И попросили научить их говорить по-англиски, как настоящие мужики. Короче, классно.

С ними дружили и, как в настоящой дружбе, начали просить об одолжениях. Попросили, чтоб еду нормальную приносили.